Русские под предводительством Мацуева и Кочановского захватили «Филармонию»
Второй концерт для фортепиано с оркестром Прокофьева может похвастаться одной из самых сложных сольных партий в репертуаре. Но слушать её совсем не сложно, если за инструментом виртуоз уровня Дениса Мацуева. Теперь уже практически ветерана русской пианистической школы. В солидном соло первой части, которое началось настолько удивительно рано, что выглядело скорее центральной частью, чем каденцией, Мацуев был виртуозен. Мощь, накопленная во время его полёта с одного нотного стана на второй и затем на третий с удивительным мастерством, взорвалась кульминационным пассажем, обозначенным fff и colossale, который сам Прокофьев называл самой сложной частью концерта. И вправду колоссальный момент, и при этом музыкальный. Открывающая часть Andantino была преподнесена со спокойным сбалансированным самообладанием, которое вовлекало слушателей в произведение, в то время как пассажи decrescendo и pianissimo ближе к концу части были по достоинству оценены всеми заинтересованными.
Скерцо прозвучало по-настоящему живо (стремительно быстрое непрекращающееся движение пальцев над клавишами, лёгкость исполнения) и идеально подсветило важность предыдущей части. Последовавшее за этим Интермеццо было столь же неумолимо, Allegro moderato, чья вступительная солидная часть влекла за собой вереницу мотивов, каждый из которых мастерски подчёркивался фортепиано и оркестром. Финал Allegro tempestoso начался в яростном темпе, сумасшедшие прыжки и неистовые орнаментации в партии фортепиано провоцировали мощные отзывы со стороны тубы и тромбона. Очень русская по характеру вторая часть получила прекрасную кульминацию (её в духе Мусоргского извивы ведут ко второй огромной каденции произведения), исполненную с тем же пианистическим апломбом, что и первая. В игре Мацуева есть железо и сталь, и это произведение ему очень подходит. Оркестровая часть, по признанию самого композитора, менее интересна, чем партия для фортепиано, но сыграна она была полностью, и дирижёр смог оказать необходимую аккомпаниаторскую поддержку солисту.
Теперь, когда рояль убрали со сцены – и отправили в центр реабилитации или куда там еще отправляют стейнвеи, чтобы восстановить их после Второго концерта Прокофьева, - оркестр смог пополниться небольшой армией, необходимой для долгой, и часто очень громкой, Седьмой симфонии Шостаковича. "Ленинград “с таким же успехом можно назвать «Террором», поскольку он посвящен жертвам 1930-х и 1940-х годов. По этому случаю в Лондон впервые приехал молодой российский дирижер Станислав Кочановский. Он наделал много шума по всей Европе и за её пределами, и теперь мы получили возможность узнать почему.
Как раз, когда мы думали, что дирижёрская палочка устарела, а техника управления оркестром с её помощью может быть заменена искусным чтением партитуры и криком (во всяком случае, на репетициях), мы получили новомодное, или, скорее, старомодное, зрелище. Правильная дирижёрская палочка (а не шпажка для шашлыка или зубочистка), деликатно зажатая между большим и указательным пальцами так, что получалось производить выразительные жесты и четкий непрерывный ритм. Этот человек читал классический учебник сэра Адриана Боулта? Но как бы ни осуществлялось взаимодействие дирижёра и оркестра, важен был именно музыкальный результат, и он был очень убедительным.
В Седьмой, что необычно для этого композитора, мало действительно быстрой музыки, и первая часть отмечена ремаркой Allegretto. Но исполнена она была практически настолько быстро, насколько можно было понять ремарку Allegretto, или даже немного быстрее. Шостакович как-то пожаловался, что не написал настоящего симфонического «Allegro», но эта симфония началась почти как классическое «Allegro».
Затем было тончайшее отступление ко второй теме, за которым последовала пасторальная безмятежность в исполнении флейты-пикколо и соло скрипки, прежде чем начался самая мягкая из всех партий барабанной дроби Седьмой симфонии. Этому громадному крещендо предстоит пройти долгий путь через двенадцать повторений темы, и Кочановский старался, чтобы оркестр слишком быстро не зазвучал слишком громко. Выстраивание динамики на разных уровнях частично обеспечивается изменениями в инструментовке, но дирижёр всё равно должен сделать так, чтобы эта партия звучала неустанно и неумолимо.
Когда второй раунд барабанной партии присоединился к военному грохоту, звук стал устрашающим, но при этом совсем не был грубым. На пике этой жестокой части было достаточно rubato, чтобы кульминация произвела впечатление потрясения. Знаком к тому, чтобы исчезло напряжение после такого изнурительного и торжественного гула, стала прекрасная длинная сольная партия фагота Эмили Халтмарк, и понемногу стихли барабанная дробь и звук трубы.
Часть Moderato тоже включала в себя несколько заслуживающих упоминания сольных партий от деревянных духовых, контрафагота Люка Уайтхеда и, особенно острой, партии гобоя в исполнении Тома Бломфилда. Кочановский часто подносил палец к губам, так чтобы некоторые ноты в конце фразы были едва слышны, что добавляло напряжения (как для исполнителя, так и для слушателей). Великое Adagio – это один из моментов в произведении Шостаковича, когда дирижёр, как в этот вечер, может добавить в интерпретацию религиозную чувствительность, открывающий эту часть хорал в исполнении духовых – чарующий момент духовного просветления, до вступления ликующих струнных. Сияющая кода в финале была благородна по характеру в духе Брукнера, и этого впечатляющего дирижёра оценили по заслугам. Если бы это было прослушивание на должность главного дирижёра, которое скоро освободит Салонен, Станислав Кочановский вполне смог бы на неё претендовать. В этом качестве или каком другом, его обязательно нужно пригласить ещё раз.
Рой Уэстбрук
« назад