Денис Мацуев: "Ты видишь, как разрушается то, что готовил долгие годы"

– В мире жесткий локдаун: Россия – одна из немногих стран, где в культуре что-то происходит, в Европе нам завидуют. Но и у нас, особенно в некоторых регионах, все проходит с серьезными ограничениями. Как вам кажется, может ли после пандемии в музыкальной, концертной жизни что-то необратимо измениться?

– Не хочется начинать на такой ноте, но, увы, прямо на наших глазах происходят разрушительные процессы. В этом отношении мой родной город Иркутск походит на большинство западных стран, потому что с марта там не сыграно ни одного концерта, ни одного спектакля (надеюсь, в январе что-то откроется). Вот Саша Сладковский мне сказал, что за это время мы виделись всего два раза: 11 июня, когда он приехал ко мне на день рождения, и 2 сентября, когда я пригласил его дирижировать ГАСО на концерте к 75-летию окончания Второй мировой войны. Сегодня – третий раз, и это такое счастье – вы не представляете! Нам этих встреч так не хватает. И оркестру, которому больше всего хочется вернуться в свой безумный график. Артисты, музыканты остались без кислорода, без подзарядки, не говоря уже о более серьезных вещах – банкротствах, уходе в другую профессию... И это, конечно, трагедия.

Как все будет восстанавливаться, как публика будет ходить – например, в Европе, где в основном пожилая аудитория? Сложно понять. Да, России многие завидуют сейчас, у нас хоть какая-то жизнь идет, особенно в некоторых регионах (в Москве, где максимально допустима 25-процентная рассадка, ситуация сложнее: ни один концерт невозможно провести без финансовой поддержки). Мы, конечно, надеемся, что все рано или поздно восстановится. Но драматизм ситуации еще в чем? Когда ты видишь, как разрушается то, что готовил долгие годы, – рушится, как домино, ведь контракты подписываются на пять-семь лет вперед. И вот на глазах одно за другим «летит» все: концерт с этим оркестром и дирижером, такая-то программа, запись… Больно. Ведь к каждому проекту относишься как к сакральному, личному… Но тем не менее уже с августа я нахожусь в концертном состоянии.

А вообще «хватит ныть»: посмотрите на то, что происходит в больницах, посмотрите на врачей… Тут все разговоры и заканчиваются. Конечно, жизнь дороже, и мы подождем сколько нужно.

– Директор Большого театра Владимир Георгиевич Урин говорит, что пандемия продлится до конца 2021 года, Валерий Гергиев надеется, что еще три-четыре месяца. У вас есть внутреннее ощущение, когда рассосется?

– Нынешний сезон 2020/21 потерян, я это знал еще в апреле. Все мои туры были разрушены – я имею в виду большие мировые турне, а всего у меня за это время отменилось 145 концертов! Могу предположить, что до осени вряд ли музыкальная жизнь восстановится. Но концерты будут – и весной, и особенно летом. Летом надо играть, в том числе на открытом воздухе, чтобы компенсировать публике отмененные концерты.

– Я не первый раз слушала «Времена года» Чайковского в вашем исполнении. И ощущения такие же, как от цикла «Все симфонии Бетховена» в исполнении Венского филармонического оркестра под управлением Кристиана Тилемана: начинаешь любить менее известное, не то, что любил раньше. В случае с Бетховеном в интерпретации Тилемана это четные симфонии, а если говорить о ваших «Временах года» это не самые популярные пьесы «Январь», «Февраль», «Июль», «Сентябрь». Многие были похожи на небольшие театральные пьесы или даже короткометражное кино. Скажем, «Февраль» («Масленица») – это прямо кустодиевская картина народного гуляния, а на его фоне как будто звучит серьезный диалог за праздничным столом. «Сентябрь» («Охота») – это зримые картины охоты, знакомые по классическим фильмам «Дубровский» и «Война и мир». А какие роскошные «косари» («Июль»), которые словно соревнуются в певческом искусстве!

– С этим циклом связано очень многое в моей жизни. Сначала, в раннем детстве, я выучил «Баркаролу» («Июнь») и «Осеннюю песнь» («Октябрь»). Когда мне было семь лет, учительница в музыкальной школе задала мне «Песнь косаря» («Июль»). Невероятно, но сольные пьесы Чайковского для фортепиано почти неизвестны в мире, их популярность несравнима с его же фортепианными концертами или симфониями. Даже непонятно, почему. Я играл этот цикл в Карнеги-холле (Нью-Йорк), Берлинской филармонии, Концертгебау (Амстердам), Роял фестивал-холле (Лондон), почти во всех столицах и крупных городах мира, и часто меня просили повторить его через год. «Времена года» целиком не знают: ну да, слышали самое популярное – «Баркаролу», «Осеннюю песню». На самом же деле это нечто единое, цельное (как и «Детский альбом»), тут важно выстроить драматургическую линию. И сколько бы ты этот цикл ни играл, всегда может случиться что-то неожиданное. Таково его удивительное свойство. Но, конечно, ты должен быть готов, наэлектризован, должен попасть в акустику, инструмент. Если все это совпадает, то могут произойти даже мистические вещи: ты будто не принадлежишь себе, кажется, тобой кто-то руководит.

– Вы гораздо больше ассоциируетесь с Чайковским, Рахманиновым, Прокофьевым. Шопен – это немного неожиданно, а вы и бис сыграли шопеновский…

– Что касается бисов, то я решаю, что сыграть, в последний момент, когда сажусь на банкетку. А Второй концерт Шопена… – ну это такой пандемический концерт (смеется), я выучил его в самоизоляции. Наверное, я должен за это сказать спасибо коронавирусу – хоть какой-то толк от него есть. Я влюблен в эту музыку, но раньше и подумать не мог, что буду ее играть: у меня не было с ней внутренней связи. Конечно, я всегда мог исполнить оба шопеновских концерта, это не так трудно, но главное тут – вынести эту историю на сцену, когда ты готов. В этом году что-то определенно с Шопеном у меня произошло, даже не знаю, что именно. Но надеюсь, этот «роман» надолго, скоро сыграю и Первый концерт. Здесь, конечно, важен партнер, потому что аккомпанировать концерт Шопена даже труднее, чем Рахманинова. Спасибо Александру Сладковскому и его оркестру, с ними все получилось.