Много Мацуева – это прекрасно!

Сомневаюсь, что кто-то не хотел бы ещё подольше послушать Дениса Мацуева, который дал сольный концерт в переполненном Jordan Hall в субботу. Единицы, возможно, в редкие моменты. Но это уже просто придирки. Сверхчеловеческая игра на фортепиано Мацуева позволяет ему делать то, что он хочет на клавиатуре, и почти все, что он хочет сделать - это ещё более высокое служение большой музыки, через подачу её свежей и интересной.

В предпоследнюю Сонату для фортепиано Бетховена ля-бемоль мажор, no. 31, ор. 110 Мацуев привнёс нежность (и много рубато всего за первые несколько секунд), одновременно мягко продвигая вперед музыку. Здесь были восхитительные (не типичное для Бетховена прилагательное) кульминации, с искусно артикулированными голосами не только между двумя руками, но между отдельными пальцами левой руки, способной широко захватить аккорд. Звук временами сладкий, даже хрустальный, а порой мощный и роскошный.

Adagio (речитатив), ведущее к фуге было почти нежным, не преувеличенно, такое введение в историю, которую пианист собирался рассказать. Подача Мацуевым фуги - и позже контр-фуги-была замечательной в отсутствии в ней вертикального акцента. Это был горизонтальный фуговый поток, свободный и лиричный до крайности, но в идеальном ритме и с чёткой структурой. Вплетение материала Adagio (теперь названное L’Istesso tempo di Arioso) в ткань музыки, усилило её возможности рассказать историю. Притягивая к себе всё метафизическое ... здесь не было мольбы, это был скорее рассказ, как если бы сказать: "Я говорю, что это ... это нельзя изменить". Всё выглядело как медитативное размышление, а потом вдруг (и, возможно, парадоксально) ликующе самосозерцательным. Мацуев в гармонии со своей женской стороной? Может быть. Мацуев в гармонии с музыкой Бетховена в ор. 110? Абсолютно.

 «Симфонические этюды» Шумана названы так, потому что в этих «вариациях» фортепиано достигает колористически симфонического звучания. Мацуев привнес в исполнение цвета и текстуры в изобилии. Временами мечтательные, а порой, резкие, четкие, яркие и полные скорби одновременно. Иногда порывисто звучащие, а иногда и мощные, и в рахманиновском стиле. Не удивительно, что вариация, максимально загруженная октавами для левой руки (а-ля этюд Шопена), была мини-вызовом для виртуоза, но именно последний этюд, "Allegro Brillante" (почти одна треть от длины всего произведения) стал сюрпризом. И дело не только в том, что Мацуев начал его быстрее и великолепнее, чем это в принципе возможно, - чем-то он в итоге пожертвует, чтобы компенсировать это начало, подумал я, от чего-то откажется дальше – а в том, что он сохранил не только темп, но весь музыкальный восторг, без перехода в безжалостность (как он это сделал, по моему мнению, во Второй сонате Рахманинова, исполненной в Сандерс в 2014 году). Здесь все было в обострённом балансе, от убер-крещендо открывающей фразы до каскадов, слушая которые получаешь чистое удовольствие, выстраивая в уме квинтовые круги, которые заставляли аудиторию подпевать тихонько.

Я сомневался в том, что включение в программу Мефисто вальса было уместным, но ровно до того момента, как музыкальная история его начала разворачиваться, и что это была за история! Это было музыкальное творчество, заряженное тайной, чувственностью и страстью. И пианистические фейерверки тоже были очевидны – с такой ясностью и точностью! – но они не превалировали над всем. Особенно ценная и запоминающаяся интерпретация. В зале дьявольские ухмылки сменялись вздохами, а затем дикими взрывами аплодисментов и криками браво!

 «Размышление», соч. 72, №. 5 Чайковского, была, как и было обещано, долгожданной передышкой в виртуозном сольном концерте. Игра Мацуева, обманчиво запутанная, была одновременно сентиментальной и величественной, с мацуевским фирменным богатым звуком.

Две сонаты, которые обрамляли программу, вряд ли могли быть более разные по настроению, ранее Бетховен был безмятежным, в то время как Прокофьев, свою 7-ю Сонату, Op.83 писал в своём самом страшном, жестоком настроении и ярости.

Открывающая часть, исполненная Мацуевым, не могла вызвать ничего другого, кроме потрясения. Не слишком быстро, не слишком медленно. Всё на своём месте. Но гораздо, гораздо мрачнее, чем у Листа. Каждая нота и часть артикулированы мощно, ровно и безжалостно (в очень хорошем смысле, здесь.). Уродливые звуки в балансе, звучат красиво и страшно, растворяясь в полу-психотического небытии.

Мацуевское видение второй части Сонаты было нетипичным. Открывающая шутка, хроматическая тема в более низком регистре начинает преследовать тебя по мере продвижения вперёд в ритме марша (как правило) или медленного шага. Мацуев сделал это течение музыки вперёд (в каком-то смысле, как в Бетховене, но настолько по-другому по настроению), практически «без пульса». Наращивание напряжения, на первый взгляд, казалось, рождало столько же ужаса, как при более ритмичном подходе, но это ощущение оказалось беспочвенным, как и другие первые ощущения в этом сольном концерте раньше. Но затем более широкий фантастический пейзаж развернулся перед нашим внутренним взором, и ощущение мрачного предчувствия был столь же жутким. Какая прекрасная фольга для драгоценных первой и последней части! В особенности, последней ...

Давайте проясним: мы все ждали этого. Precipitato (Токката перпетум-мобиле) открылся не слишком быстро, с ровностью не только в атаке, но в извлечении каждой ноты. Точность мощности и напряжение, нагнетаемое в то время, как менялся характер атаки (теперь более короткие ноты), и более острые удары, хрупкость и при этом плотность в безжалостном (опять же, в очень хорошем смысле) темпе. Кода надвигалась, и у Мацуева словно отросли еще две руки (я в от момент подумал, что он заключил сделку с дьяволом!), что позволило ему дальше исполнять произведение с силой явно из потустороннего мира вплоть до финальных октав и аккордов. Или, может быть, это только показалось, в тот момент, что он прирастил себе эти дополнительные руки. Не важно.

Секундный сбой в (совсем слегка передавленной педали) коде показал, что Мацуев всё-таки человеческое существо. Мы простим его за это (в конце концов, мы же тоже люди) и за высокую скорость в коде. Но это никак не сказалось на общем впечатлении, что тебя только что переехал виртуальный танк! Мацуев, может быть, не поэт. Он больше рассказчик, художник, герой действия. И убийственно невероятный пианист.

А потом….

Я был бы рад окончанию концерта в этот момент, но публика требовала бисов и она получила четыре. Мацуев сыграл «Музыкальную табакерку» Лядова так же, как играл ее два года назад в Кембридже. Тогда, я написал:"… «Музыкальная табакерка» Лядова подарила нам своим хрустальным звучанием верхних регистров инструмента слишком много сладости и красивости. В этой интерпретации не нашлось места никакой хрупкой горечи и имитации остановки музыкальной шкатулки, когда у нее кончается завод ".

В то время я не считал это комплиментом, но сейчас понимаю, почему это могло бы им быть. В этой изящности нет ничего плохого.

Жизнерадостный Étude Сибелиуса несколько облегчил  сложную и тяжеловесную программу.  Étude Tableaux Рахманинова подарил нам богатую романтичную лиричность и еще мощной игры. И, наконец, еще один традиционный бис: импровизированная Джаз Фантазия на основе популярных джазовых пьес Дюка Эллингтона. Нас ошеломили талантом, звуком и мощью. Для меня это уже было слишком много, но зрители были в восторге. Если бы это было мультипликационное шоу на большом экране, пианино должно было взорваться после последнего вызова на бис.

Джим МакДональд, магистр в области управления в искусстве и организации фортепианных концертов в Университете Айовы, где он обучался с Джоном Симмсом. Представляет камерную музыку 25 лет.