Какой пианист не любит быстрой игры?

30 июня 2015

Сегодня у знаменитого музыканта Дениса Мацуева юбилей. Осталось выяснить: ему всего 40 или уже 40?

Понятие «средний возраст» с Денисом увязывается плохо. Давать по 220 концертов в год, проводить дюжину фестивалей в самых разных концах света, при этом успевая поиграть с друзьями не только на сцене, но и на футбольном поле, — на такое способен только человек с неудержимой юношеской энергией. 

Но когда посмотришь список этих артистов-партнеров — все звездные дирижеры мира от наших Темирканова и Гергиева до патриархов Меты и Мазура, лучшие солисты планеты уровня Спивакова и Башмета, — то понимаешь, какой высоты орбита у нашего героя.

– Денис, сколько же произведений в вашем репертуаре?

– К сегодняшнему дню это 47 концертов для фортепиано с оркестром и 23 сольные программы. У меня за много лет выработался темп: в год выучиваются три новых концерта с оркестром и одна сольная программа. Это уже своего рода спортивный интерес и вопрос педантичности: если почему-либо норма осталась недовыполненной, то на следующий год ты должен самому себе еще один лишний концерт и, допустим, полторы сольные программы.

– Интересно, в каком возрасте вы впервые сыграли 1-й концерт Чайковского?

– Это случилось еще в иркутском детстве при довольно забавных обстоятельствах. К своей первой учительнице Любови Николаевне Семенцовой я пришел совсем не «белым листом»: папа у меня – композитор, пианист, много лет заведовал музыкальной частью в драмтеатре и преподавал в театральном училище, мама – тоже преподаватель фортепиано. Вся родня на чем-то играла и, конечно, пела. Я бегал на все звездные концерты в филармонию, не вылезал из театральных кулис... Играл рапсодии Листа, импровизировал на темы из любого кинофильма или оперетты, чем заслужил популярность в школьном классе, особенно в женской его части... Ну и как-то признался Любови Николаевне, что разучил концерт Чайковского – по слуху! Она, сдержав улыбку, согласилась прослушать первую часть. И по окончании игры уже вполне серьезно заметила: «Ты сыграл, может быть, процентов 20 тех нот, которые нужны, но главное уловил».

– Какое время своей жизни считаете самым счастливым?

– Трудный вопрос. Но, пожалуй, скажу: первые годы после переезда в Москву, когда поступил в ЦМШ к Валерию Пясецкому, а потом к моим консерваторским учителям Алексею Аркадьевичу Наседкину и Сергею Леонидовичу Доренскому. Мы ютились с родителями в съемной однушке на проспекте маршала Жукова, но нам не было тесно, потому что это было время огромного душевного подъем и надежд. Квартира находилась на первом этаже, с одной стороны – сосед-забулдыга, с другой лифт, а сверху жила глухая старушка. Сосед приходил вечером с работы, стучал в стенку и просил: сыграй мне из фильма «На семи ветрах». Услышав желаемое, он напивался и ложился спать, а я получал возможность заниматься на нашем семейном, привезенном из Иркутска пианино «Тюмень» хоть целую ночь. Так выучены «Симфонические этюды» Шумана, «Мефисто-вальс» Листа, 2-й и 3-й концерты Рахманинова, 3-й Прокофьева и еще очень много музыки… Когда японцы снимали обо мне фильм и дошло до визита в этот дом, они не могли понять, как в таких условиях можно хоть что-то выучить.

– Ваши критики упрекают вас, будто вы умеете играть только очень быстро и очень громко.

– Во-первых, покажите мне пианиста, который не любит быстрой игры… Разве утонченнейший музыкант Святослав Рихтер не заканчивал свои самые сокровенно-философские программы каким-нибудь веселым маршем Шуберта? Во-вторых, с возрастом к умению играть быстро у настоящего мастера добавляется многое другое, и главное – умение играть проникновенно. Это можно назвать виртуозностью высшего порядка. Замечательно завести публику эффектной концовкой, допустим, 7-й сонаты Прокофьева. Но заставить трехтысячный зал затаить дыхание от пианиссимо – куда сложнее. Помню своей первый сольный концерт в Карнеги-холле. Окончание Си минорной сонаты Листа – бесконечно долгий гаснущий аккорд и едва слышная сухая «точка» в басу. Повествование окончено, книга захлопнута. Следует пауза едва ли не той же протяженности, что у этого бесконечного аккорда, – и лишь после нее зал разражается овацией такой силы, какой не было и после упомянутой 7-й Прокофьева. Вот эту «интригу тишины» я считаю куда большим своим достижением, чем крики «браво» после самой громкой музыки.

– У вас случались провалы? Вы бываете собой недовольны?

– Нет людей, с которыми бы такого не случалось. Начать с того, что меня не допустили до финального тура конкурса в Хамамацу в 1997 году. Мы с Сергеем Леонидовичем Доренским до сих пор не понимаем, почему. Но это раззадорило и помогло победить через полгода на конкурсе имени Чайковского… А случается, что и сейчас не всегда удается найти контакт с залом и, не улыбайтесь, с роялем. Ведь у каждого инструмента – свой характер. Вообще рояль для меня – женского рода, моя задача – покорить его и влюбить в себя. Например, недавний сольный концерт в зале Концертгебау в Амстердаме. Многократно там выступал и тамошний «Стейнвей», казалось, знаю великолепно. Но в этот вечер все первое отделение – произведения Листа – превратилось в безуспешную борьбу. Это было просто брыкание, отторжение, рояль не хотел меня принимать. Говорю не о технике – все ноты были сыграны, но инструмент словно спал, звук был тусклым, не раскрывался... Но прошел перерыв, я заиграл Шумана – и возникло совершенно противоположное ощущение полного контакта! Эта часть концерта оказалась одной из лучших во всем том сезоне.

– Говорят, по вашему настоянию губернаторы купили в российские регионы уже полсотни новых роялей.

– Если точно, то за три года их появилось 48, с учетом того, который недавно весной, при содействии губернатора Челябинской области Бориса Дубровского довелось презентовать в Магнитогорске. Это большое достижение – не мое, а этих самых регионов. Помню ведь, на чем приходилось играть в начале своей деятельности… А сейчас просто пошла мода на новые инструменты. Оренбургский губернатор Юрий Берг, с которым мы очень дружим, начал покупать рояли уже не только в областной центр, но и в маленькие поселки: Новосергиевку, Беляевку, Бузулук... Восемь отличных новых инструментов! Только что у меня там прошел очередной фестиваль, мы за день облетели на вертолете четыре города, дали четыре концерта в сельских ДК… Сильное впечатление, особенно когда сразу после Карнеги-холла приезжаешь вот в эту самую Новосергиевку, где новенькая «Ямаха» стоит не то в клубе, не то в школе, точно уже не помню. Причем с той же самой программой, что в Карнеги! И знаете, не могу сказать, какой концерт был по настроению более подъемным. Для публики – я видел по глазам – этот звук был каким-то потрясающим космосом. Это, кстати, моя мысль на ближайшее будущее – сделать сольный тур по малым городам, где я еще не был. Люди истосковались по добрым эмоциям, хватит уже кормить их негативом и нервозностью, чем занимаются в большинстве наши центральные телеканалы…

– Еще один популярный аргумент ваших критиков – близость к власти. Настоящий художник якобы должен ее чураться.

– Дело не в близости к власти, а в том, чтобы мы могли этой власти говорить о наболевшем. Вот как Темирканов в свое время пошел к Путину и полтора часа ему рассказывал, как живут профессора консерваторий, музыканты наших лучших симфонических оркестров и оперных театров, как они по ночам подрабатывают таксистами, потому что иначе нечем семью кормить. Глава государства это внимательно выслушал – и принял принципиальнейшее решение: учредил гранты, которые по сути спасли ведущие коллективы стран. И что, после этого испортились отношения Юрия Хатуевича, скажем, с Евгением Кисиным, который часто высказывается критически о российской политике? Или у Кисина со Спиваковым, который для Жени колоссально много сделал, особенно в его юности? И у меня полно друзей, что называется, из стана оппозиции. Что, они прекратили наши отношения из-за моего общения с президентом на Совете по культуре? Не было такого. Уже то, что Путин 10 лет назад выслушал нас, молодых инициаторов фестиваля «Крещендо» – Лешу Огринчука, Сережу Накарякова, Борю Бровцына, Борю Андрианова, Игоря Федорова, Катю Мечетину, меня, – помогло поднять сколько проблем… Игорь Федоров посетовал, что отличный старинный зал с традициями – Колонный – по сути простаивает. Президент отозвался: «Там у нас что, профсоюзы? С ними тяжело бороться, но попробуем». И возник целый фестиваль симфонической музыки, проходивший семь лет…

– Но, говорят, за рубежом сейчас на артистов, общающихся с Путиным, смотрят косо.

– Что касается меня, за последний год не было никаких эксцессов. В крайнем случае встретишь перед залом пять пикетчиков с антироссийским плакатом – а внутри 3000-ная публика встречает русских артистов аплодисментами и провожает 20-минутной овацией. Да, отменилось прошлогоднее выступление в Киеве – но знаете, еще не было такого, чтобы за мной остался долг и я не отыграл бы сорвавшийся концерт позже. Убежден, что несмотря на усилия многих политиков, не желающих мира, русских и украинцев никто не сможет поссорить.

– Кто-то опасался, что из-за осложнившейся политической обстановки зарубежные музыканты не поедут на конкурс Чайковского, который открывается через четыре дня.

– Музыканты, по-моему, принадлежат к тем людям, что в последнюю очередь думают о политических бойкотах. Конкурс Чайковского с самого начала заявил о себе как мощный миротворец. Вспомните 1958 год, разгар холодной войны – тут из Америки приезжает Ван Клиберн и, сыграв концерты Чайковского и Рахманинова, по сути возвращает нам русскую музыку и русскую пианистическую школу. Точнее, ту ее часть, от которой страна была оторвана в течение послереволюционных десятилетий. Ведь его учила в Нью-Йорке воспитанница Московской консерватории Розина Левина. Наша задача – поддержать ту высочайшую планку, музыкантскую и человеческую, которую задал тогда Клиберн и которую конкурс, бывало, терял. Например, в мое время, кроме лауреатства, он не давал победителю ничего, не оказывал никакой поддержки по дальнейшему продвижению. Свою карьеру надо было организовывать самому. Сейчас, благодаря авторитету Валерия Гергиева – президента конкурса Чайковского, – у победителей будет то, чего не дает ни одно соревнование в мире: помимо первых премий по 30 тысяч долларов, еще и Гран-при размером в 100 тысяч, что в сумме даст самую большую награду в области классической музыки. А еще – дебюты в главных залах мира и с ведущими оркестрами, контракты со звукозаписывающими компаниями…

– Можете описать ваш день в Москве?

– Да его нет, этого дня (смеется). Смотрите, сегодня я прилетел в 5 утра. И сегодня же улечу пол-одиннадцатого вечера. За этот промежуток мне надо успеть час позаниматься за инструментом, провести с десяток назначенных встреч, минимум два часа проговорить по телефону. Потом забежать к организаторам фестиваля «Черешневый лес», поскольку я участвую в его программе, играю концерт Шнитке с феноменальным камерным оркестром «Вена-Берлин». Затем, извините, у меня зубной врач. Вот все это мне надо сделать, а тем временем папа с мамой переложат мой чемодан. Затем – переодеться, поесть и ехать в аэропорт. И это еще довольно щадящий вариант, потому что – редкий случай – днем у меня нет репетиции, а вечером концерта.

– Живете уже, надеюсь, не в однушке?

– Конечно, нет. Но знаете, настоящий дом – только тот, что остался в Иркутске. Я, кстати, ту квартиру берегу и ни за что никому не отдам. Живу в ней, когда проходит мой фестиваль «Звезды на Байкале», когда прилетаю на родину встретить Новый год. Недавно у тополя под окном, к которому я привык с детства, обрезали ветки – у меня словно кусок души отрезали. Так славно было, проснувшись утром, глядеть на его листву, входить с ней в новый день, это внушало уверенность: есть в жизни что-то доброе и неизменное… Ну а в Москве что? Рояль, кровать. Перевалочный пункт.

– При таком ритме жизни хватает времени на чтение, кино?

– Всю недавнюю американскую поездку не выпускал из рук томик Чехова. Когда перелетаешь из Аризоны в Индиану, из какого-нибудь Энн-Арбора в Морристаун, из Чапел-Хилла в Нейплс, и всюду стандартные аэропорты, хайвэи, даунтауны, гостиницы, – перестаешь понимать, в каком месте громадной страны находишься. В такие моменты очень важно поддержать в себе, как говорится, идентичность. И Чехов в этом удивительно помогает. Погружает тебя во что-то такое, что возвращает тебя даже не домой – потому что в современной России это тоже почти исчезло: в атмосферу тонких человеческих отношений, глубоких мыслей, кристального языка. В темпоритм подлинных чувств. Я прихожу в себя благодаря такому чтению. Оно дает тонус, разрядку, очищение… Кстати, не люблю электронные книжки. Вкусы мои довольно-таки традиционны. В телефон у меня всегда закачана «Репетиция оркестра» Феллини, любимые советские фильмы. Или телеспектакли «Соло для часов с боем» со старым МХАТом, «Дальше – тишина» с Пляттом и Раневской, «Возможная встреча» с Ефремовым и Смоктуновским – то, что обожаю детства. Или с десяток знаменитых футбольных матчей – победы «Спартака» его лучших лет, триумф нашей олимпийской сборной в Сеуле, когда мы у бразильцев выиграли со счетом 2:1... Еще – для меня совершенно невозможно написать «я тебя люблю» эсэмэской. Я ведь до сих пор пишу письма ручкой, запечатываю в конвертик, посылаю по обычной почте – и жду ответа…

– Кому?

– Ха-ха, так я вам и сказал! 

Сергей Бирюков

Труд


« назад