ОБЗОР ПРЕССЫ Денис Мацуев: «Половина моих друзей-футболистов нынче в тюрьме сидит!»

24 декабря 2011

— Ну и по скольку часов в день вы занимаетесь?

— А я вообще не занимаюсь. Разыгрываюсь перед концертом и — на сцену. Сам для себя принял эти законы: жадная, сумасшедшая жизнь, вечно боюсь опоздать куда-то, вот и выкручиваюсь как могу.

Ему всего-то 31. А говорят уж всякое — «наследник Рихтера», «сибирский самородок». «С победой в конкурсе Чайковского его поздравил сам Эндрю Ллойд Уэббер». «Среди его слушателей — английская королева, Папа Римский и целая обойма из шейхов и президентов». «Его именем названа звезда в созвездии Лиры».

Но вот остались наедине в «курилке» — и никакой звездности: сильный деловой парень, адвокат себя самого как в жизни, так и в музыке.

Прощай, шпана иркутская!

Родился Денис в 1975-м, в Иркутске. «Да у тебя же мама — педагог, да у тебя же папа — пианист» — это про него. Мама давала уроки на фортепиано, папа — пианист, композитор, зав. музчастью местного драмтеатра. А вот сын едва в «танкисты» не вышел.

— Слышал, вовсю спортом увлекались?

— Спорт — основная страсть до поры до времени. В 12—13 лет я и фанат, и страстный игрок в футбол и в хоккей. А музыка что ж, она была отнюдь не на первом месте. Я рано понял, что могу завлечь людей, «захватить» их. Мои организаторские способности проявлялись как дома (устраивал целые театрализованные представления, когда приходили гости), так и во дворе. Был старостой двора. Капитаном дружной команды.

— Иркутская шпана?

— И еще какая! Половина из них, может, уже в тюрьме сидит. Но там у меня были друзья. Да: настоящие. Мне было важно качество игрока, а из какого он социального слоя. Знаете эти «коробки» во дворах? Летом на них гоняли футбол, зимой же — сами заливали каток. Когда я переехал с родителями в Москву, там это все развалилось. Каток уж никто не заливал, все зацвело.

— Неужели папа-музыкант вам не говорил: «А ну-ка, сын, садись и по четыре часа»?

— «А ну-ка» — такого не было. Всё — исключительно в добровольной форме. Заставляли, когда видели, что совсем уж идет перекос в сторону улицы. Но вот парадокс: по сути-то я был домашним ребенком. Никогда не ходил в детский садик, на дом приходили гувернантки, бабушка ради меня бросила работу — так они дружно меня воспитывали.

Я разрушил стереотип этакого «пианиста-вундеркинда», который по 8 часов должен сидеть за инструментом, ходить с родителями под ручку, а в руках — такая папочка с бантиком, знаете?..

— Но сколько-то часов занимались?

— Никогда много не занимался.

— На таланте выезжали?

— На таланте не на таланте, но я чувствовал, что Бог мне что-то дал: очень быстро учил произведения, благо хорошая память.

— И сейчас тоже не сидите в тиши кабинета?

— Новые произведения учу в артистических на гастролях перед выходом на сцену. И не просто учу, а учу, уча параллельно как раз то, что непременно сейчас предстоит играть. Вот через две недели мне играть Первый концерт Рахманинова, который я никогда в жизни не исполнял (единственный из всех пяти), буду выворачиваться. Но если мои «организаторские сумасшествия» будут мешать исполнительству, я, конечно, что-то отложу, с чем-то придется завязать (Нынче Денис дает по 150 концертов в год, при этом являясь организатором собственного фестиваля «Звезды Байкала» и вице-президентом фонда «Новые имена». — Я.С.)

— Вернемся в «жадное» детство. Факт — вы трижды ломали руку. Как вообще после всего вы стали пианистом?!

— Только сейчас начинаю понимать, что Бог меня спас. Если бы кость не срослась... Один раз упал с ледяной горки, поскользнулся. Другой — в драке. Из-за девушки подрались с одноклассником.

— Где сейчас эта девушка?

— Я провожу фестиваль «Звезды Байкала» — это мой подарок родному Иркутску (потрясающе культурный город, со своими традициями, идущими еще от декабристов). И вот та девушка, за которую мы дрались, до сих пор ходит на мои концерты, мы в хороших отношениях

Нет, переломы были немыслимые! Тогда отношение было простое: ну сняли гипс — иди играть дальше. Либо на рояле, либо в футбол. Конечно, надо бережнее относиться к себе. А с другой стороны, это невозможно. Я никогда не берег себя в спорте и никогда не буду беречь на сцене, выкладываясь на 150%.

Кстати, после очередного перелома Денис разучил знаменитый концерт Мориса Равеля для левой руки. Он был написан для австрийского пианиста Витгенштейна, потерявшего правую руку на фронтах Первой мировой.

Рояли-«медвежатники»

— Говорят, в Париже при исполнении вами Седьмой сонаты Прокофьева у рояля надломилась ножка...

— Это было в зале «Гаво». Уже доигрывая сонату, я вошел в раж. Всем телом навалился на инструмент. И вдруг чувствую, как рояль поехал вперед. Мало того что задняя ножка надломилась (плохо прикручена была), так рояль еще и не закрепили на сцене. Я «пошел» за ним, скатился со стула. Зал — в шоке.

— Никто не смеялся?

— Нет. Сначала тишина. А потом разразились аплодисментами. Но «бисы» я уже не играл.

— Ну так это любого «биса» стоит. Я сам был свидетелем, когда у вас при исполнении концерта Рахманинова с Госоркестром Горенштейна лопнула на рояле струна...

— Да, Третий концерт. Играю как раз последнюю ноту второй части. И выбиваю басовую струну «соль». А ее выбить — это еще надо постараться. Когда такое происходит, иные солисты, по идее, остановились бы и заменили струну. Но в тот раз концерт был настолько хорош, что я решил доиграть без пауз. Мой учитель профессор Доренский, сидевший напротив, потом говорил: «Надо было ее вытянуть», но у меня не было возможности, потому что сразу же, без перерыва, пошла третья часть... И все оставшееся время струна немного «позванивала» от звучащих рядом нот, был такой джазовый, барабанный звук.

— Тут уж не важно, как и что вы играли. Важно, что вы вытянули, как актер вытягивает роль, когда занавес горит.

— Я готов на сцене ко всему. Это технический момент, который бывает с каждым. Когда лопается струна у солирующего скрипача-виртуоза, он просто берет скрипку у концертмейстера оркестра и доигрывает на ней. Такое вот шоу.

— Разговаривал я как-то с Ксенией Башмет (пианистка), она призналась, что над ней все время довлеет страх забыть ноты. У вас нет такой проблемы?

— Все хотят накаркать, чтобы я чего-нибудь забыл (Стучит три раза по столу.) Это бывает у многих, независимо от возраста и пола. Хотя Рихтер играл по нотам не потому, что боялся что-то забыть, он говорил: «Так честнее по отношению к композитору». Сейчас играть по нотам просто не принято. Да я и не хочу: у меня так всегда почему-то хуже получается...

— И сколько же солисту за жизнь приходится разучить музыки?

— У Рихтера было 92 разные программы. У меня на данный момент — 33 концерта с оркестром и 12 сольных программ. Есть к чему стремиться. Многое пока не дается: жду, пока дойду до этого внутренне.

Впрочем, завершая тему курьезов, игра без нот имеет свои преимущества. Ноты никогда не свалятся тебе под ноги в самый неподходящий момент или сидящая рядом девушка, листающая тебе страницы, не будет гнать поезд впереди паровоза, быстро перекинув лист, когда ты еще не успел доиграть целый такт А вот органисты, в отличие от солистов-пианистов, играют по нотам всегда. И у Гарри Гродберга был гениальный случай, когда на одном ответственном выступлении все ноты разом взяли и упали вниз. А «низ» у органиста — ножная педальная клавиатура, которую он непрестанно выжимает. И жена Гродберга умудрялась между ног мужа (и щелей в самих педалях) тащить все эти ноты, пока тот как ни в чем не бывало продолжал игру.

Пианист — мужская профессия

— Кстати, как вы относитесь к пианистам-женщинам?

— Это ненормальное явление. Да, есть исключения. Если ты Юдина или Марта Аргерих, тогда можно играть, и никто здесь не смотрит — женщина ты или мужчина. Но таких — единицы. Нет, я считаю, не женских это рук дело. Не знаю почему. Может, из-за какого-то внутреннего состояния.

— Столько девочек грезит пьесами Шопена.

— В наш фонд «Новые имена» часто приходят девочки с бантиками, которые играют замечательно! Делают это буквально по наитию; но кто знает, смогут ли они в 30 лет сыграть так, как играют в 7-8? 16-17 лет — это очень опасный период, после которого все из «вундеркиндов» и «подающих надежды» враз превращаются в обыкновенных пианистов. Здесь важно не мучить ребеночка, не выжимать из него все до отказа, чтобы крыша съехала. Если человек — не талант, если он не может посвятить себя музыке без остатка — надо говорить об этом сразу. Потому что когда эти люди закончат консерваторию — они пропадут. Выживают единицы! Тем более в наше время и в нашей стране. Русскую публику просто так не возьмешь, ее годами брать надо, кровью, постоянно что-то доказывая. Из нашего класса ЦМШ только четыре человека сейчас занимаются своим прямым делом, все остальные ушли в бизнес, еще куда. Это трагедия.

— А вы не боитесь, что сольная карьера наскучит?

— Мне все говорят: «Почему ты не дирижируешь?» А я не хочу повторять неудачные примеры великих инструменталистов, которые взялись за дирижерскую палочку и были отнюдь не такими же великими, как на своих инструментах. А обманывать публику нельзя, с этим шутки плохи: она тебе отомстит.

— Но вы вряд ли довольны всеми концертами?

— Да о чем вы говорите! Взять хотя бы совершенно непредсказуемый Большой зал консерватории — один из самых страшных залов мира по своей мистической мощи. Многие великие здесь просто не могли сосредоточиться! С ним нужно бороться, его надо укрощать, концерт начинается — а ты не знаешь, чем он кончится. В Зале Чайковского у меня было гораздо больше удачных концертов, чем в БЗК. Хотя Большой — уникальный и по своей атмосфере, и по акустике. И я молю Бога, чтобы после реконструкции здесь ничего не нарушили.

— Чиновники клянутся и божатся...

— У нас, понимаете, всегда могут клясться и божиться, а потом построят очередной ДК, в котором ничего не будет звучать. Почему в Японии в каждой деревне, в каждом маленьком городе есть потрясающий зал, и каждый год строят всё новые? Акустика — лучше некуда. Почему же у нас нельзя этого сделать? Пригласить тех же японцев? У страны ведь есть деньги!

— Однажды вы сказали, что вам «важно не только видеть, как у слушателей наворачиваются слезы, но и чтобы сам композитор — пусть и в мире ином! — был доволен интерпретацией».

— Композитора очень чувствую. Представляю себе Ференца Листа: этого дьявола за роялем — сумасшедшего, темпераментного, эмоционального. Или вот Рахманинов: сам был потрясающим пианистом, и его произведения нам «удобно» играть. А с другой стороны — Чайковский. Гениальный человек, писавший великую музыку, но абсолютно антипианистичный — у него все настолько коряво написано, вы не представляете! Вне закона! Сыграть это очень сложно.

— Третью часть 2-й сонаты Шопена играли?

— Траурный марш? Еще бы. Это дикость, что его настолько извратили в советское время, когда на похоронах...

— ...три пьяных мужика — два трубача и барабан — гудели за гробом.

— Я считаю, это предательство по отношению к музыке.

— Клайберн в свой последний приезд в Москву исполнял...

— Величайший пианист, появления которого после смерти Рахманинова все ждали. Он открыл новую эру. И Хрущев сделал великое дело, что дал ему первую премию. Ведь все решалось наверху. Мне Доренский рассказывал, когда к Хрущеву пришел министр культуры и Никита Сергеевич спросил у него: «Ну что говорят специалисты?» — то министр сказал: «Говорят, что он играет действительно лучше всех». — «Ну тогда давайте ему первую премию!» Я вырос на его записях, а позже — познакомился.

— Среди ваших знакомых и король Таиланда, с которым вы играли в четыре руки, и «живой классик» Эндрю Ллойд Уэббер...

— Я был первым «классическим» пианистом, кто играл на его фестивале. На «бисах» исполнил свою композицию на темы из его опер. Он был в восторге. И пригласил меня второй раз, что абсолютно противоречит законам его фестиваля. Очень простой человек (давно понял — чем более человек велик, тем он проще в общении, пафосности я остерегаюсь).

— И последний вопрос.

— Про личную жизнь? Ну зачем вам это надо?

Московский Комсомолец от 18.10.2006 Ян Смирницкий


« назад